Современные писатели: «Если вы не перестанете нам платить, мы сдохнем», на что читатели отвечают им: «Мы давно вам не платим. Когда ж вы сдохнете?». В этом смысле тринадцатый год – один из замыкающих прежний век литературы.

Литература, пока она ещё была главным искусством, предложила отсчитывать прошлый век от начала Великой войны. Это Ахматова в мемуарном наброске писала: «ХХ век начался осенью 1914 года вместе с войной, так же, как XIX начался Венским конгрессом».

По этому счислению двадцатый век только заканчивается, правда, в дополнение к календарю, нужно какое-нибудь событие. И вот его начинают выкликать. Правда, выкликать беду у наших сограждан выходит ловчее, чем какой-нибудь конгресс.Меж тем, главной книгой этого года стал «Лавр» петербургского учёного Евгения Водолазкина. Именно учёного – потому что ученик Лихачёва, доктор филологии и сотрудник Пушкинского дома, думает, как учёный и проза у него выходит особая. Это вовсе не исторический роман, хотя он повязан с нашим Средневековьем

Самый громкий проект года – это новая история Российского государства Бориса Акунина.

Очень широко рекламированная, довольно затратная и дорогая, и очень странно закончившаяся.

Акунин ведь был таким «историческим писателем» (именно в кавычках), то есть, это был сочинитель увлекательных романов как бы об истории. При этом тем знатокам, которые находили в тексте исторические несуразности, поклонники говорили «зато увлекательный», а тем, кто упрекал в художественных огрехах, отвечали «зато учит истории». И вот, наконец, случилось то, что называют «принципом Питера»: «В иерархической системе каждый работник достигает своего уровня некомпетентности». То есть, человек растёт в должности, пока не застрянет на том уровне, задачи которого осилить не может. Успех Акунина на «исторической» ниве привёл к тому, что первый том «Истории Российского Государства» стал не просто мишенью для насмешек, но и некоторыми считается образцом некомпетентного описания.

Но всё куда интереснее: интонация нового историзма действительно есть в современной литературе.

Меняется сам тип общественного договора между писателем и обществом.

Кончился тот общественный договор, что незаметно подписывали писатели XIX века, кончилось министерство Союза писателей, что осеняло большую часть ХХ века.

Недаром, когда президент страны заехал к писателям на собрание, писатели сразу стали просить дать что-нибудь на кормление. Фонд какой-нибудь организовать. Да что там, попросту, просили денег.

А ведь это, за неимением других, было самым большим по количеству участников-писателей мероприятием уходящего года, не Венский конгресс, конечно, но что делать. Однако на нём сработал механизм ХХ века: современная литература пытается копировать старый образец общественного договора. Но общество другое, и никакой Союз писателей невозможен.

Изменилось всё – но, главное, общественный контракт. Это они, современные писатели, говорят: «Если вы не перестанете нам платить, мы сдохнем», на что читатели отвечают им: «Мы давно вам не платим. Когда ж вы сдохнете?»

В этом смысле тринадцатый год – один из замыкающих прежний век литературы.

Изменения произошли и в оплате труда и в рыночной стоимости литературы – рынок затоварен.

Российский книжный союз как-то сообщал, что суммарный тираж книг в России снизился чуть ли не на четверть. Раньше происходило перераспределение – увеличивалась доля малотиражных книг, то есть было мало «знаменитых», а всё больше «мелкопоместных», теперь стало меньше всех. И это касается не только художественной литературы – писатели просто более говорливы, и чаще прочих подменяют своей продукцией книгоиздание вообще. Что-то произойдёт в ближайшие годы с авторским правом. Но при всей ожесточённости споров о нём я не вижу человека, который ясно представлял бы себе, как оно, это авторское право, будет выглядеть лет через десять. Не сделать прогноз (это вообще дело неблагодарное), а именно просто представить себе и рассказать в деталях окружающим. Все разговоры оканчиваются требованием каких-то мгновенных перемен, а вот что потом – никому не ясно.Точка кипения споров происходит в момент обсуждения того, можно ли здесь и теперь что-то прочитать, послушать и посмотреть без денег. Судя по всему, через десять лет нас могут ждать инструментальные новости. В эпоху электронных книг никакого театрального рассыпания текста в прах или сожжения партитуры не нужно – после определённого количества прочтений всё может быть организовано более обыденно. Уничтожить пиратов, о которых все так много сейчас говорят, как класс – дело не главное. Их роль в обществе может быть минимизирована – как разрешённое ныне самогоноварение. Если оно не представляет опасности не то, что для рынка, а не меняет социальный ландшафт, то оно и не преследуется.

Приближается век других мотиваций в литературе. Мы приходим к «Новому Средневековью», то есть, не к чему-то отсталому и страшному (исключительность Средневековья в этом смысле – миф), а к иному образу общественного договора с литературой. Одни творцы будут существовать при дворе князя, то есть банка и треста (минуя ответственность перед иным читателем), другие уйдут в придуманные ими монастыри без стен и келий. Средневековье – это время сосредоточения и обдумывания, какого-то внутреннего, непубличного роста. Роман «Лавр» отчасти и об этом – о том, что время течёт по-разному.

Для человеческой мысли, заключённой в слово, нет плохих времён.